Охота к перемене мест. Повести и рассказы - Братья Швальнеры
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Поразительно», подумал Николай. «Женщина-самурай». Какие честь и достоинство! Какая воинская слава! Какая доблесть! Однако, есть и вторая сторона медали – если женщина в совершенстве владеет боевыми навыками и готова сражаться с мужчинами на равных, то и спрашиваться с нее должно как с равной – пусть будет она готова к бою, в том числе и смертному, в любой момент!..
– Слушай, Михалыч, – вдумчиво спрашивал Николай, глядя в глаза собеседнику, – как думаешь, моя Нинка могла бы, случись чего, мне подзатыльник дать?
– А у тебя что, память отшибло? Давала и не раз!
– Точно, – в памяти Николая воскресли картины недавнего прошлого, когда его обожаемая супруга так лихо отвешивала ему оплеухи, пользуясь своим явным внешним превосходством, что тот знай себе летал по всему дому из угла в угол, переворачиваясь от счастья в воздухе.
– А тебе для чё?
– А вот в книге сказано, что были и женщины-самураи. У них такие же высокие нравственные принципы там, все дела… И соответственно, боевые навыки нашим никак не уступают.
– Ну и к чему ты это все?
– А к тому, что значит сражаться с ней на равных можно.
– Давно пора. Только при чем тут самураи, не пойму никак…
– А при том, что жить надо по самурайскому кодексу, бусидо и прочая…
– На кой он нужен?
– На кой… Ну какие у тебя принципы в жизни есть?
– Много всяких…
– А конкретнее?
– Ну…
– Бабу бьешь?
– Бью.
– А она тебя.
– И она.
– Вот. Значит, не уважает. А начальство тебе премии давно выписывало?
– Давненько.
– Значит и начальство не уважает. Друзей много у тебя? Ну таких, чтобы настоящих, чтобы прям…
– Нет, конечно.
– Опять же хреново. Значит что?
– Что?
– Проблема в тебе. В твоих принципах. А вернее, в их дефектности и нестабильности, в необходимости их кардинального пересмотра и перестройки всего менталитета от А до Я…
Может быть, Николай вел свою речь и не такими высокопарными эпитетами, как ему того хотелось, но думал он именно так и искренне желал, чтобы его местами бессвязная речь лилась именно таким удивительным и прекрасным, хоть и малопонятным обычному человеку, потоком.
– Эка завернул…
– А что, не так?
– Так-то оно так…
– Ну вот. Значит, наливай.
Явившись вечером домой, Николай застал жену встречающей его в дверях и со скалкой. На этот случай в своей длани он сжимал глушитель от Михалычевского старого самосвала.
– Нажрался…
– А то! От несправедливости твой пришлось!
– Ну я тебе сейчас покажу козью морду, тварь такая… – и стоило ей только замахнуться столовой утварью на супруга, как оглушительный удар в челюсть глушителем буквально сбил ее с ног. И пока она, полусидя-полулежа на полу, пыталась прийти было в чувство, Николай отбросил орудие возмездия в сторону и начал кулаками так ее метелить, что затея по защите ее поруганной его пьянством чести канула в небытие, равно, как и множество других планов буйной супружницы.
Утром следующего дня Николай приготовился было получить отпор и даже начал, лежа в кровати, производить ревизию содеянного накануне «разговора с женой», как вдруг она показалась на пороге его комнаты вся синяя от побоев, но счастливая и с подносом в руках.
– Завтра в постель, – проворковала она, приближаясь к мужу. Поначалу он принял ее порыв за розыгрыш.
– Шутишь? – спросил он.
– Нет, дорогой, с добрым утром тебя, покушай пожалуйста.
Уже к обеду слухи о внезапном преображении жены Николая Орлова стали постепенно облетать колхоз, вызывая в воспаленных алкоголем умах мужчин дополнительные стимулы уважения к нему, а в неокрепших умах женщин – искреннее непонимание причин случившегося.
Сам же Николай лишь собирал восторженные взгляды односельчан и все крепче начинал веровать в учение японских воинов. Дух воина зарождался в нем, набирая новые и неведомые доселе обороты.
Часть третья. Расцвет сакуры
Однажды Мисима решил все изменить.
Он шел с ночной смены под мерные завывания петухов и размышлял о том, что эти певучие утренние птицы, которых не принято у нас считать птицами, и он в своем скорбном бытии образуют некое подобие друг друга.
«Кто я? – так он думал. Или думал, что так думал… – В мире огромном, преисполненном треволнений и препятствий на пути к цели, я не более, чем жалкая птица, пение которой никому не доставляет удовольствия, и вспоминают о которой не чаще, чем возникает потребность в супе, да и за птицу уже толком никто не считает…»
В действительности та же мысль звучала куда прозаичнее.
«Какого рожна?! Зряплату не платят уже второй месяц, председатель ничего не обещает, только мямлит… Нинка опять петухом назовет, овца безрогая… А хотя она права… Кто я? Самый настоящий петух, коли решить ничего не могу и поменять…»
Он был прав – супруга дома была ему не очень рада. Главной причиной ее страданий стало извечно отсутствующее жалованье мужа, которое и без того не отличалось крупными размерами, так еще и выплачиваться теперь стало крайне неаккуратно.
И опять это гнусное слово, «петух». Зять Михалыча сидел в тюрьме, и как-то за рюмкой водки поведал приятелям о втором значении этого слова, которое оно приобретает в местах не столь отдаленных. Оба тогда поморщились от неодобрения и тяжести, вызываемых подобными ассоциациями. А сейчас Нина так его зовет. И хоть она, глупая женщина, в зоне не бывала и не осознает того, что говорит (да и рассказывать не надо, а то пойдет трепаться по околотку), доля истины в ее словах есть.
Поскандалив с женой, Николай как всегда шел к Михалычу.
– Опять?
– Снова.
– И чего думаешь?
– Не знаю, – многозначительно затягиваясь сигаретой, отвечал Николай.
– Разводиться поди будешь? Бить-то уж бил…
– Да уж и бил и пил! – раздраженно бросил Николай. – А что толку? Когда сейчас дело-то не в ней!
– А в ком? Кто тебя петухом называет? – Михалыч лукаво просиял. Это еще более раззадорило и даже как-то оскорбило Николая.
– Так из-за чего называет-то?!
– Знамо, председатель мудак, не платит…
– Да? Председатель?
– А кто ж еще? У самого-то закрома набиты, дом – полная чаша, а мы последний хрен без соли доедаем из-за его сквалыжности…
– А может, в нас дело?
– Ты к чему клонишь?
Николай затушил сигарету. Разговор предстоял обстоятельный.
– Я вот читал. Знаешь, как у них, у японцев-то заведено…
– Да чего ты все со своими японцами?! Тоже мне пример для подражания нашел…
– У тебя есть лучше примеры?
– Ну а чего японцы-то?!
– Ты посмотри, как живут люди! Какие технологии у них! Не хочешь так жить? А? не хочешь? Говори, мать твою!
– Хочу, но… Как же начать-то?
– А вот… С себя надо начинать. У них там всегда правило такое – если хочешь менять обстоятельства своей жизни, начинай с себя. У них там если компания начинает плохо работать, директору зарплату срезают…
– Директору? Это как? – слабый ум Михалыча отказывался понимать принцип работы японских промышленников.
– А так. Рабочие собираются, голосуют, и срезают ему зарплату. Вот так.
Николай был частично прав – почерпнутый им из книги великого японца пример с кадровой политикой крупных предприятий Страны Восходящего Солнца действительно отмечается до сих пор сокращением фонда заработной платы руководящих работников в случае финансового кризиса. Но вот вторую часть повествования он несколько исказил – подчиненный априори не может изменить условия труда начальника: ни в России, ни в Японии. Сложно сказать, что руководило им при произнесении этих слов – то ли скрытое, заложенное на генном уровне, казачье удалое желание руководить массами и своей рукой вершить справедливость, то ли прочитанные в книге новости о членстве Мисимы в организованном им военизированном «Обществе Меча». Но – так или иначе – он изрек эту фразу, тем самым наделив ее жизненной силой. И теперь отступать было некуда. Тем более, что глаз Михалыча загорелся.
– Это ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать, что власть в наших руках!
– Эка куда загнул! Это мы и председателю указывать, значит, право имеем?!
Здесь Николай застопорился – в книге ничего не было сказано о юридических правах, и потому здесь заговорщикам нужно было квалифицированное мнение третьего лица.
На его роль был избран Синдеев – как теперь говорят, «мутный тип» с затуманенным прошлым, из которого было известно, что в молодости отбывал срок за кражу; нигде не работал, но всегда жил в достатке (из чего проистекал вывод о нечестном характере заработка); слыл человеком умудренным и даже, возможно (сплетни глупых баб) наделенным какой-то магической силой.
– Мы тут это, Семеныч, подумали… Зарплату в колхозе не платят…
– Денег не дам.
